Сценарии эволюции партийной системы России

Не стреляйте в сценариста – у него все равно ничего не получится

Сценарное исследование партийной системы вообще, и партийной системы сегодняшней России в особенности представляет собой особую сложность, поскольку применительно к партиям трудно определить как зависимые, так и независимые переменные в анализе – они – как омары в безумной кадрили из «Алисы в стране чудес» — так и норовят поменяться местами. На то есть сразу несколько причин:

  • Партийные системы в большей степени, чем другие политические институты являются одновременно продуктом политической системы, так и ее созидателем, что особенно справедливо для становящихся политических систем в третьей волне демократии. В России партии в своем прямом смысле (если не употреблять слово «партии» в архаичном смысле группировок при дворе) играли ограниченную (хотя и весьма важную) роль в становлении и развитии политического режима. К настоящему времени доминантная роль исполнительной власти в российской политике тем более несомненна,  и это превращает развитие партийной системы в переменную, зависимую от общей эволюции государственного строя, инициированной и управляемой из Кремля. Однако если эта эволюция будет носить характер демократизации, для партий откроется возможность превратиться из объекта в субъект политики: без этого демократизация просто не состоится. Но найдутся ли в стране политики, способные воспользоваться этой возможностью, и будет ли эта попытка удачна – отдельный вопрос.
  • Если продолжать рассматривать партийную систему как переменную, зависимую от других институтов (исполнительная власть, избирательная система и ее правоприменение, баланс между исполнительной и законодательной властью, центром и регионами), то возникает проблема: что именно и в какой степени в них должно измениться – какое сочетание перемен в каждом из этих институтов может породить разные сценарии развития партийной системы?
  • Третья развилка – институциональный характер партий: с одной стороны, они являются субъектами «большой политики», объединяют элиты, вырабатывают политическую повестку дня, выдвигают лидеров, конкурируют с другими элитными группировками; с другой стороны партии – это структуры гражданского общества, агрегирующие общественные интересы. Это возвращает нас к тому же вопросу: смогут ли даже в благоприятном сценарии партии освоить роль субъектов политики, сохранив и переопределив единственную функцию, которую они худо-бедно выполняют и сегодня – выражение если не воли, то эмоций и предрассудков своих избирателей.

В сегоднящней России партии не могут полноценно исполнять свои функции, привычные для любой нормальной партийной системы. В определенном приближении они выполняют лишь функцию представления интересов избирателей, которые голосуют за «главный мессидж» крупнейших партий (с упрощением: поддержка власти, ностальгия по советскому прошлому, правопопулистский протест против власти, ощущение социальной несправедливости).  Другие функции партии не исполняют – ни борьбы за власть (исполнительная власть де-факто беспартийна, а законодательная слаба), ни формулирования повестки дня страны, ни выдвижения политических лидеров, ни выработки компромиссов между сегментами элиты. Слабость партий и их неспособность выполнять функции в политической элите резко ограничивает приток перспективных политиков и иных ресурсов в оппозиционные партии. «Достигнутая» слабость этих партий продолжает усугубляться.

В прогнозировании развития партийной системы следует иметь в виду, что ни одна из ныне существующих партий на сегодняшний день неспособна к самостоятельному качественному развитию.

Факторы перемен или факторы надежды?

Однако инерционное развитие нынешней ситуации в любом случае маловероятно сразу по нескольких причинам.

4.1. Нынешняя партийная система не может пребывать в равновесии. Без «внешних воздействий» административная машина (региональная власть и «Единая Россия») настроена на еще большее расширение. Даже ограниченное «ручное управление» федерального центра (осторожные меры, создающие «легальной оппозиции» минимальные гарантии воспроизводства и инициированное «сверху» проведение всех четырех парламентских партий во все региональные парламенты на выборах марта 2010 г.) были восприняты активом «Единой России» как неоправданное пораженчество и вызвали сильную эмоциональную реакцию (см. стенограммы заседаний партийных клубов) [ЦСКП]. Тенденция политики центра в последнее время – очень мягкое сдерживание административного ресурса, однако она пока действует на региональных выборах. Что же касается федеральных выборов 2011 г., то если на них – в силу не соображений  «обеспечения преемственности власти»  повторится (с неизбежными вариациями) сценарий думской кампании 2007 г., и если будет достигнут схожий результат, стагнация партийной системы становится практически неизбежной: следующая «бифуркация»  на федеральных выборах состоится лишь через пять лет, и с высокой долей вероятности будет предшествовать новой операции по «преемственности власти» на президентских выборах 2018 г.

Таким образом, парламентские выборы 2011 г. становятся неизбежной точкой сценарной развилки на «умеренную либерализацию» или «стагнацию» (см. ниже).

Распределительная коалиция: один из (естественно, не единственный) «секрет успеха» в построении моноцентрического режима в России – характер элитной коалиции, строительство которой хронологически совпало с  экспонентным ростом доходов государства от дорожающих углеводородов. По сути, этот режим представляет собой неуклонно расширявшуюся на протяжении нескольких лет распределительную коалицию, которая была привлекательна  и для патерналистски настроенного избирателя (а это абсолютное большинство россиян), и для элитных фигур, стремящихся «прислониться к власти» даже на условиях встраивания в жестко управляемую вертикаль. Однако финансовый кризис кладет конец этой вертикали: правительство вынуждено выбирать между выполнением социальных обязательств и инвестиционными программами, сокращать резервные фонды, принимать непопулярные решения (тарифы ЖКХ, транспортный налог). Можно предположить, что в будущем «распределительная коалиция» вынужденно будет принимать менее вертикальный характер и требовать «социальных пактов» с  «мейнстримом». Это может привести к относительному росту автономии политических фигур внутри «Единой России» (в первую очередь – депутатов-одномандатников), а также создаст стимулы для менее конфронтационного отношения «партии власти» к своим оппонентам, в первую очередь – «Справедливой России», в которую приходят в целом «мейнстримовские» политические фигуры.

Новый протест и модернизация

«Вертикальная» модель партийной системы с ограничением плюрализма и возможностей для дискуссии (не говоря уже о возможности влияния «снизу» на принятие политических решений) входит во все большее противоречие с настроениями и интересами политически активной части общества. Речь идет о «новом среднем классе», точнее, той ее части, которая недовольная отсутствием «социальных лифтов», бюрократически-полицейским давлением на бизнес, отсутствием возможностей влиять на «политическую машину», архаичным стилем общения государства с обществом. Это по сути — «внепартийный протест»: такие люди не готовы голосовать за «партию власти» и  не видят в качестве выразителя своих интересов ни одну из существующих оппозиционных партий. По собственному признанию «единороссов», [ЦСКП], их партия испытывает серьезные сложности в общении с подобными группами граждан.

Такая ситуация аномальна даже для режимов с ограниченным политическим плюрализмом: обычным для них является ограничение «левых» — коммунистов, социалистов, профсоюзов, рабочего класса, городских «низов», чтобы дать возможность истеблишменту разработать и провести свою стратегию. В России же ситуация с плюрализмом «поставлена с ног на голову»: прошлое «изобилие» позволило власти опереться именно на патерналистские «низы» и допустить изоляцию (или самоизоляцию) «активного меньшинства». Когда изобилие сменяется «посткризисом», а государство провозглашает стратегию модернизации, такая «перевертка» становится нетерпимой: государство теряет средства управления «новым протестом» и не включает «активное меньшинство» в политическую коалицию за модернизацию.

Будущее российской партийной системы зависит от того, каким образом будет разрешено это противоречие:  продолжится ли линия на «отторжение активных», и если нет, то сможет ли их привлечь «партия власти» или они найдут свое политическое представительство через иную партийную структуру или структуры.

Сценарные развилки эволюции партийной системы

Сценарное прогнозирование развития партийной системы из сегодняшней точки предельно затруднительно: «Линейные» или  «инерционные» сценарии развития партий из нынешнего состояния выглядят  примитивно: они сводятся к общим линиям типа «стагнация», переходящая либо в «авторитаризм», либо в «обвал» (либо последовательно из «авторитаризма» в «обвал») и «чудо» — кардинальный толчок к развитию партийной системы.

Сценарий «чуда» следует исключить сразу: даже в случае проявления «сверху» воли к существенной либерализации режима ни существующие партии, ни гражданское общество (см. выше Тезис 3) не будут в состоянии к действенному включению в политическую жизнь. Оговоримся: либерализация в России возможна и даже необходима, однако полноценные политические партии могут стать лишь «среднесрочным продуктом» этой системы.

«Стагнация» представляется наиболее вероятным сценарием: данная партийная система удобна для исполнительной власти, поскольку обеспечивает ей  абсолютное доминирование не только над законодательной ветвью, но и над всей системой политического представительства. Степень лояльности зарегистрированных политических партий в ней предельно высока, поскольку оппозиция боится дальнейшего ограничения своего «минимального существования», а «партия власти» слишком зависит от ресурсов (административных, финансовых, публичных), которые сосредоточены у федерального центра или назначенных им губернаторов. В то же время любые оппозиционные или альтернативные политические движения в таких условиях оказываются «вытолкнутыми» либо  «на улицу», либо в «пространство Интернета» — и как средства коммуникации (преимущественно в блогосфере), и мобилизации (сбор участников протестов автомобилистов через социальные сети). И то, и другое сегодня раздражает власть и провоцирует ее на неуклюжие реакции: разгон «маршей несогласных», голословные обвинения в адрес оппозиции, попытки еще больше законодательно ограничить свободу уличных действий (введение разрешительного характера даже для одиночных пикетов, ужесточение регулирования Интернета). Однако при нынешних масштабах «альтернативных действий» эти «издержки» власть не считает недопустимыми. В то же время нынешняя партийная система в минимально достаточной степени отражает структуру массовых предпочтений и позволяет создать «фасад многопартийности», который власть, правящая партия и лояльные ей эксперты и журналисты объявляют «сложившейся и укоренившейся».

Такая «многопартийность» может поддерживаться лишь в режиме «ручного управления», не позволяя логике административного ресурса «дожать» даже лояльную оппозицию. Это и есть состояние стагнации.  Цена удерживания этой системы для власти зависит от силы сопротивления не столько «изнутри» существующей партийной системы, сколько от альтернативных форм политической действия. В случае их возрастания власть может либо пойти на частичную либерализацию, либо на дальнейшее ограничение плюрализма – «зажав» все альтернативные каналы коллективных действий и удерживая «легальную оппозицию» в нынешних узких рамках. Чем сильнее будет «альтернативный протест», тем большим станет усиление авторитаризма.

Строго говоря, рациональное сценарное планирование на этой точке должно закончиться. Из авторитаризма возможно два выхода: либо через новую попытку либерализации, либо через «обвал» или «революцию». Но при таком развитии событий, которое кроме всего прочего, трудно определить во временным рамках, перестают действовать все или большинство объективных или субъективных факторов прежнего периода, институты и партии перестают быть «имитационными», что отнюдь не гарантирует того, что они станут соответствовать не только букве, но и духу своего демократического конституционного дизайна.

Рационально возможно высказать лишь следующие предположения:

  • «Революция» в таком сценарии не может быть «цветной» или «оранжевой». Таковая предполагает куда большую степень политического плюрализма, чем есть в сегодняшней (и скорее всего, чем будет в завтрашней) России: «цветные» революции происходят там, где электоральная сила оппозиции сопоставима с силой «партии власти».  Там, где оппозиция пыталась на выборах не победить власть, а «посоревноваться» с ней (например, оспорить победу президента в первом туре, как произошло в Грузии и Армении в 2008 г.), попытка «оранжевых действий» терпит крах: у улицы недостаточно мотивации для упорства.
  • Невозможен и военный переворот латиноамериканского типа, где военные берут власть, чтобы со временем передать ее сильнейшей на будущих выборах партии. Наши военные, во-первых, не обладают таким политическим мышлением и амбициями (и слава Богу, иначе риск военных переворотов был бы слишком велик в каждый момент новейшей российской истории), во-вторых, эту власть некому будет передавать: элита не обладает навыком самостоятельных, не «заказанных» сверху коллективных действий (в похожей ситуации полвека назад оказались насеровские «свободные офицеры» в Египте, честно пытавшиеся отдать власть любой партии, способной провести полноценную аграрную реформу, но методом исключения пришли к выводу, что модернизационные реформы делать некому, кроме их самих – помещики и компрадоры их не хотели).
  • Следовательно, революционный сценарий в будущей России возможен лишь как «жесткий», переводящий латентный и мягкий авторитаризм в жесткую форму, либо как «обвал», он же — «бунт бессмысленный и беспощадный». За этим – с непредсказуемым временным лагом последует новая, но уж никак не поддающаяся прогнозированию либерализация.

Сценарий частичной либерализации также труден для прогнозирования, однако лишь он дает какую-то надежду на позитивную эволюцию партийной системы.

В случае реализации подобного успешного сценария, ближайшие два цикла парламентских выборов станут периодом роста и становления партийной системы, которая через десять лет востребует новую перестройку: к тому моменту встанут как минимум три вопроса:

  • сохранится ли в ней доминирование одной партии или система выйдет на уровень принципиально большей конкурентности?
  • Кто унаследует ниши КПРФ и ЛДПР – сами эти партии, прошедшие принципиальный «ребрендинг» или новые игроки?
  • Как заполнится в партийной системе ниша либерального электората?

1 Odpowiedźi

  1. avatar Konstantin Eggert, 11.08.2010:

    Дорогой Борис!

    Блестящее наблюдение по поводу «поставленной» с ног на голову ситуации с плюрализмом и опорой на патерналистское большинство! Вся суть ситуации в одной фразе.

    Чуть мешает возникающая и исчезающая нумерация, ее стоило бы упорядочить. Кроме того, непонятно, откуда взялись депутаты-одномандатники? Восстановление этой системы далеко не гарантировано. Неясно, что такое «требовать социальных пактов с «мейнстримом»? Кто будет требовать и что считать мейнстримом? А еще было бы интересно почитать, что ты думаешь о возможности и способах (само)организации революционного меньшинства? Насколько существенным может стать для оппозиции меньшинства (особенно склоняющейся к левизне) соблазн «прямого революционного действия» — Химки и круче?
    Костя

Dodaj odpowiedź